Читать интересную книгу Змеиная кожа. Повесть - Ольга Покровская

– Чем питаешься? – спросил ее вечером Виталя, Колин приятель, который захаживал в гости, – глядя, как она давится нечищеным морепродуктом.

– Щупальца, – ответила Надя лаконично. – Кальмара.

– Ну-ну. Тоже выход…

– Хлеба нет, – пожаловалась Надя.

Заваруева, ревниво наблюдая за кастрюлей, скривилась и процедила:

– Ишь ты! Как барыня живет. За хлебом-то в пять утра вставать нужно…

Проблема питания решилась, и Надя погрузилась в сомнамбулическое существование, из которого не выводили внешние раздражители. Она все делала машинально: уходила на работу, разносила карточки, путала больных и кабинеты – но знала, что ее не уволят, потому что с низших ступеней иерархической лестницы не выгоняют, а нарекания переносила равнодушно. Она считала, что семья полностью ушла в прошлое, не звонила, а когда звонили ей, избегала разговора или не подходила к телефону, а Заваруева, которая усвоила тенденцию, старательно изолировала Надю, сообщая, что ее нет дома или что она не может говорить. Только раз она, повесив трубку, насупилась, подошла боком и нехотя буркнула:

– Это… позвони своим. У тебя бабушка умерла…

Надя вздрогнула, но не позвонила. Она проплакала всю ночь, осознавая, что не увидит Марию Ефимовну и что разрыв, обратимый теоретически, становится необратимым. На другой день она встала, отправилась на работу и не вспоминала о бабушке. Ей казалось физически невозможным поговорить, узнать что-нибудь, прийти на похороны в обиталище Руслана – и бабушке это было уже не нужно. Мама, папа, Алла – исчезли из ее представления о реальности, текла иная жизнь, и в ней не было места старым персонажам.

Месяца через три явилась другая весть из дома. Коля, придя вечером, выглядел мрачным и встревоженным, косился на Надю странно, а потом, отозвав в сторону, сказал:

– Не хотел говорить… Юлия Андреевна не звонила?

– Нет, – отозвалась Надя безразлично. – А что стряслось?

– Стряслось, да. Александр Михайлович пропал.

– Как пропал? – не поняла Надя. В ее старом мире люди не пропадали, а обычаи нового она досконально не изучила.

– Пропал, неделю нет. Всю кафедру на уши подняли, институт. Юлия Андреевна заявление написала в милицию. Никто ничего не знает, – и он виновато развел руками.

Надя выслушала и сочла, что опять бессильна помочь и не стоит вмешиваться. Не верилось, что люди пропадают в никуда, – конечно, он найдется. Мало ли куда заносит. Хотя Александр Михайлович отличался аккуратностью, его звонки из контрольных точек происходили с пунктуальной точностью, но Надя выучила по себе, что бывают обстоятельства непреодолимой силы. Такая же непреодолимая сила мешала ей бежать сломя голову к маме, помогать и поддерживать, и она не ощущала сил для поддержки. Скорее ее вмешательство грозило Юлии Андреевне добавлением трудностей – и Надя, на минуту отвлекшись, впала в привычное оцепенение.

Друзей на новом месте обитания не было, мимолетные Колины гости ее не замечали, и, когда они сталкивались в коридоре или в кухне, на их лицах читалось удивление. Даже общие знакомые не жаловали Надю, считая Колину женитьбу огромной глупостью. Иногда заходил Гриша, но Надя встречала его рыбьим хладнокровием, и он не обращался к ней, даже не говорил ни слова. Только двое уделяли ей внимание и иногда разговаривали, как с живым человеком. Один был Стас, молодой спокойный парень, некрасивый, с виноватым выражением лица, который периодически обитал у Коли по нескольку дней, когда надоедало общежитие. Несмотря на постоянно извиняющийся вид, он был уравновешен, правилен, и обращался к Наде, как к главной: может, помыть посуду? чего-нибудь принести? Второй был маленький подвижный Виталя, который напоминал Наде змею. Обычно он приходил, садился на подоконник, крутил игрушку – глазастого уродца, состоящего из деревянных шариков на резинках, – и пристально наблюдал за Надей, словно видел занимательное действие, а Надю отталкивал его взгляд, потому что в нем был вкрадчивый, ласковый, но чисто мужской интерес. Иногда он о чем-нибудь спрашивал, иногда давал советы, но все таким интимным тоном, что Надю передергивало.

– Что ты на меня смотришь? – ежилась она и вздрагивала, как от холода.

– Ничего, – отвечал он мягко. – Просто.

– Я мужу пожалуюсь, – грозила она.

Виталя легкомысленно отмахивался.

– Брось, какой он тебе муж.

– Нет, – твердила Надя упрямо. – Муж, муж.

– Ну да, на бумаге.

– Откуда ты знаешь?

Виталя усмехался.

– Велика премудрость. За дурака-то меня не держи.

Когда он произносил «просто», голос ясно говорил, даже декларировал, что это не просто, а с определенным умыслом. Но лишнего Виталя не позволял, ограничиваясь изучением, и, сталкиваясь с Надей в коридоре, демонстративно отстранялся, негромко смеясь, – как издевался.

К работе Надя приспособилась, ей даже нравилось наблюдать людей, которые мучаются, болеют и у которых что-то не в порядке. Чем сильнее были страдания поликлинических посетителей, тем ей было приятнее – оттого что плохо не только ей, а еще кому-то. Иногда заглядывала в карточки и, если натыкалась на тяжелую или смертельную болезнь, внутренне согревалась. Когда в автобусе и метро попадались хмурые или огорченные лица, тоже была довольна. Повеселела она и утром, перед началом рабочего дня, когда перепуганная санитарка бросила ей в вестибюле:

– Слышала, Горбачева сняли?

Мысль, что Горбачеву будет плохо, как ей, Надю потешила. Весь день поликлиника не отрывалась от маленького телевизора, и Надя бегала в свободную минуту смотреть новости, но, к ее разочарованию, не происходило жестоких событий, а музыка Чайковского и чарующая плавность балета были слишком благостны. Но потом показали странную пресс-конференцию странных людей, и Надя, увидев, что этим людям плохо – может быть, хуже, чем Горбачеву, – развеселилась.

У подъезда ей встретился местный алкаш, который растолковывал приунывшим пенсионеркам политическую ситуацию:

– Не-ет, эти не удержатся! Надо ж поднести народу с радости, обмыть новую власть, без того никак…

Надя поднялась в квартиру, открыла дверь – никого не было, даже Заваруевой. Надя открыла консервы из сайры, сжевала без аппетита, вытерла банку хлебом и сидела в одиночестве, глядя одним глазом в телевизор. Часов в девять пришли Коля, Стас, еще несколько знакомых – сделали бутерброды и забрали столовые ножи.

– Мы к Белому дому, – сказал Коля. – Пойдешь?

Надя покачала головой.

– Надо оружие. Какое у нас есть?

– Пошли вниз, в подвал, – серьезно сказал Стас. – Арматуру возьмем.

Они ушли. Надя смотрела в окно на темную улицу. Около одиннадцати раздался стук в дверь.

– Открой, это я! – сказали с лестницы, и Надя узнала Виталин голос.

– Не открою! – сказала она. – Нет никого! Все ушли!

Виталя постучал громче.

– Открой, Надь! Ты что – меня боишься? Не сходи с ума!

Надя подумала, что выглядит глупо, и открыла.

– Никого нет, – повторила она. – Все у Белого дома, иди туда.

– Еще чего, – сказал Виталя. – С какой стати? Дай лучше чаю.

Они пошли в кухню. Надя заваривала чай, а Виталя рассматривал ее, как обычно. Потом предложил:

– Хочешь – пойдем посмотрим?

– Куда? – проговорила Надя устало. – Зачем?

– Там танки по Ленинградке идут…

Она налила чай и поднесла Витале на вытянутых руках. Он отхлебнул и усмехнулся.

– Что ж ты так боишься? – спросил он, глядя ей в глаза. – Кто тебя обидел? Впрочем, понятно, что я спрашиваю…

Надя вздрогнула.

– Ты о чем? – сказала она. – Кто наговорил?

– И наговаривать не надо, крайне просто. Раз из дома ушла – значит, кто-то из мужчин домашних. Там у тебя отец и зять. Отец вряд ли…

Надя задохнулась от возмущения на чудовищное подозрение и перебила его:

– Ты что!.. Мой отец!.. Такой человек!..

Виталя покачал головой.

– Не в том дело, какой человек. Просто отцы так долго дочерей не ждут, в детстве приходуют. Значит, разгадка простая – зять. Только зря ты.

– Чего – зря? – глухо спросила Надя, опустив голову.

– В себе замыкаешься, в горе. В лучшем возрасте себя лишаешь радости жизни. Из-за какого-то козла. Он стоит?

– Я не лишаю, – нахмурилась Надя.

– Да посмотри на себя. Ты инвалид. Всего боишься. Я пришел – свернулась, как еж, иголки выставила. Давай потренируемся: я за руку возьму, а ты скажешь «нет», и я отпущу?

Надя неприязненно отодвинулась в угол.

– Не хочу! – сказала она надрывно. – Уйди!

Но он взял ее за руку, а она отдернула и завопила: «Нет!» Он довольно захохотал.

– Видишь, получается! – он шутливо поднял руки вверх: – Все, все, не трогаю! Сдаюсь!

– Перестань… – проговорила Надя с мукой.

– Не перестану. Считай, я доктор. Ну – кричи «нет!».

– Нет, – пробормотала она покорно в ответ на прикосновение, и он снова отдернул руку.